Раздались легкие аплодисменты. Кауфман зарделся, и ему понадобилось сделать заметное усилие, чтобы сдержать свои чувства.
– Почту за честь, – произнес он.
– Далее, мы давно уже задумывались над тем, как назвать нашу импровизированную площадку. В признание того, что все это стало возможным благодаря энергии, способностям и энтузиазму одного-единственного человека, члены правления проголосовали сегодня днем за то, чтобы назвать ее "концертной эстрадой Мантоли".
Взгляды собравшихся обратились к Дьюне. Она уронила лицо в ладони и не произнесла ни слова.
– Уверен, что мисс Мантоли не откажется открыть первый концерт, – продолжал Эндикотт. – И наконец, мы подошли к третьей причине – наша полиция, усиленная талантами человека, которого привела сюда счастливая случайность, нашла и арестовала преступника, виновного в обрушившемся на нас несчастье. Мне не известно, как все произошло, и я хотел бы услышать это от кого-нибудь из присутствующих. Конечно, если они сочтут это достаточно уместным.
– Я бы тоже не прочь узнать, – поддержал Фрэнк Шуберт.
– Быть может, мистер Гиллспи согласится просветить нас? – спросил Эндикотт.
Гиллспи понадобилась всего лишь секунда, чтобы с необычайной ясностью осознать: у него есть единственный приемлемый выход. Он не мог изложить ход расследования, потому что и сам находился в неведении. Признаться в этом сейчас было просто немыслимо, и, кроме того, он понял, что его престиж только выиграет, если он откажется от предложенной чести ради того, кто ее действительно заслужил.
– Вообще-то говоря, его выследили мистер Вуд и Вирджил, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Лучше спросить у них.
Этот шаг, подумал Гиллспи, на какое-то время уладит их отношения с Сэмом.
Джордж Эндикотт взглянул на Сэма.
– Мистер Вуд? – выжидающе произнес он.
– Обращайтесь к Вирджилу, – с обезоруживающей скромностью ответил Сэм. – Это все он.
Эндикотт перевел взгляд на молчаливого негра, который сидел несколько поодаль от всех.
– Мистер Тиббс, вам слово. Насколько мне известно, вы покидаете Уэллс сегодняшней ночью, так, пожалуйста, не уезжайте, ничего нам не рассказав.
– Вперед, Вирджил, – произнес шеф.
– Право, я чувствую себя в большом затруднении, – сказал Тиббс, и было похоже, что это действительно так.
– Не надо скромничать, – подбодрил его Эндикотт. – Мне прекрасно известна ваша репутация на Западном побережье. Успешное расследование вам совсем не в новинку.
– Дело не в этом, – сказал Тиббс, – просто мне неловко дольше скрывать, как много ошибок я допустил на сей раз. Все спас только счастливый случай, и мне тут нечем гордиться.
– Может быть, вы все-таки предоставите нам судить об этом? – любезно произнес Дженнингс.
Вирджил глубоко вздохнул:
– При любом подобном расследовании прежде всего необходимо установить мотивы убийства, насколько это вообще возможно. Выяснив, кому может быть выгодна смерть жертвы, вы получаете хотя бы какой-то исходный пункт. Это, конечно, в том случае, если нет налицо версии, которую было бы сравнительно легко проследить. Когда мистер Гиллспи договорился о том, чтобы я мог здесь остаться, и привлек меня к делу, я кое-что почерпнул из вещественных доказательств и начал заниматься выяснением мотивов. Боюсь, что сейчас мне придется неприятно удивить вас всех, а мистера Кауфмана в особенности. Я даже сомневаюсь, сможет ли он когда-нибудь мне это простить. Дело в том, что я подозревал именно его в течение нескольких дней и изо всех сил старался найти доказательства этому предположению.
Тиббс взглянул в сторону молодого дирижера, на лицо которого стоило посмотреть! Сэм Вуд тоже поглядел на него и подумал, что не может сказать, какие мысли бродят сейчас в голове этого человека. Но вообще-то Сэм не был удивлен – он и сам подозревал Эрика Кауфмана, хотя и не мог бы объяснить почему.
– Видите ли, – продолжал Тиббс, – у мистера Кауфмана могло быть для этого явное и серьезное основание: трагический уход маэстро Мантоли открывал перед ним прямой путь к тому, чтобы стать во главе фестиваля и получить все грядущие выгоды – что называется, и славу, и деньги. Многие убивали по меньшим причинам. Спешу оговориться, мистер Кауфман полностью опроверг это предположение энергичными и успешными поисками дирижера, уже хорошо известного в музыкальном мире. Итак, в первый момент мистер Кауфман был одним из подозреваемых, и не больше, пока – во время моего первого визита к мистеру Эндикотту – он не обронил при мне, что маэстро Мантоли "пристукнули". Газет еще не было, и если он действительно, как говорил, недавно приехал из Атланты, откуда ему было знать, что маэстро Мантоли на самом деле стукнули по голове? Его могли застрелить, или отравить, или что угодно… Поэтому я воспринял эти слова как невольное признание, и он сразу стал кандидатом номер один для моего расследования. Но при этом я совершенно упустил из виду, что "пристукнуть" – очень ходовое словечко и вовсе не обязательно понимать его в буквальном смысле.
– Может быть, тебе слишком тяжело это слушать? – спросила Грейс Эндикотт у Дьюны, которая сидела с ней рядом. Дьюна покачала головой, не сводя глаз с Тиббса.
– Затем наступил черед вишневого пирога, – продолжал Вирджил. – Проверяя алиби мистера Кауфмана, я узнал, что роковой ночью он действительно был в Атланте, но точное время его прибытия было невозможно установить. К тому же он сказал лифтеру в своем отеле, что слишком поздно поужинал и вряд ли это было умно – соблазниться вишневым пирогом в такое время. По ряду соображений это показалось мне настойчивой попыткой сфабриковать алиби. Прежде всего, заявление о том, что он остановился плотно поужинать, было ничем не подкреплено, но, говоря так, он автоматически прибавлял час к тому времени, которое якобы пробыл в городе. Вишневый пирог в три часа ночи, или что-то около того, – явно необычный заказ, и я не слишком поверил, будто так все и было. Наконец меня насторожила явная нарочитость такого разговора, словно специально рассчитанного, чтобы лифтер вспомнил об этом, если его спросят. Ведь мистеру Кауфману не могло быть известно, что портье не заметил точного времени его прибытия, а значит, можно обойтись и без этих ухищрений с пирогом. И тогда я пришел к убеждению, что передо мной тот, кого я ищу: все мои усилия были теперь направлены, чтобы загнать его в угол.